да там и бросает. И не всякий потом, говорят, дорогу-то назад находит. Как выглядит Аука на самом деле, никто не знает, потому что он разное обличье может принимать, но близко не показывается. Мелькает только меж деревьев, чтобы человек за силуэтом пошёл, а там и заведёт его Аука в самую глубь да топь. Иные баяли, что настоящий вид его в виде коряги лесной, трухлявой, руки в виде корней тянутся, глаза – гнилушки светящиеся, а борода и волосы из мха зелёного.
Ну вот так и шла Тоська всё дальше в лес, и неизвестно до чего бы всё это довело и вернулась ли бы она вообще назад, да спасло её то, что ветер платок её сорвал ещё перед лесом и была она простоволосая. Ветка сухая за волосы её зацепилась, запуталась, да дёрнула что есть мочи. От боли Тоська взвыла и вдруг из забытья-то и вышла!
Глядит по сторонам, батюшки-светы! Это же куда она забрела? Кругом ели корявые да сосны небо подпирают, сумеречно уже, и так-то пасмурный день был, а тут и солнце уже садится, да и лес густой. Прикинула Тоська в уме, что от деревни она прилично ушла, вокруг деревни-то у нас лес берёзовый, а ели начинаются километрах в четырёх! Затрясло её от страха и припустила она в обратный путь, лишь бы только выйти думает.
А вокруг что только началось! Поняли нечистые, что раскусила она их и давай гикать да выть, то хохочут страшно, то рычат. Мелькают то тут, то там тени между сосен. Жуть взяла Тоську. Уж не знаю как, но дорогу она всё же нашла. Выбралась на опушку. А уже и правда темно. И вот что удивительно – деревню Тоська уже видит, вот она вся как на ладони, а дойти до неё никак не может, сколько не идёт вперёд, а расстояние словно не меняется. Время, как кисель стало. Она уже в слёзы. Да тут вспомнила, что надо одежду наизнанку переодеть, чтобы блазниться перестало, она куртку-то вывернула и бегом припустила в деревню, а за спиной то плач, то хохот, то свист несётся из чащи.
Тоська и корзинку даже где-то в лесу потеряла, уже не до грибов ей стало. С той поры начала она малость к чужим советам-то прислушиваться, да недолго это продлилось, правда, горбатого, говорят, могила исправит. А Тоська, ух какая упрямая!
Шишига
Наработались сегодня на славу, умаялись все – и Катюшка, и дед, и баба Уля. Картошку пололи в огороде. Огород в деревне немалый, а вьюн или как у нас его называют «берёзка», ковром всё покрыл, переплелись длинные стебли с розоватыми колокольчиками, не раздвинуть, не оторвать.
Да Катю дед научил как правильно полоть, надо валиком вьюн-то сворачивать, отрывая понемножку траву, идёшь и потихоньку за собой этот валик и катишь, он всё больше и больше становится, пока сил в руках хватает его тянуть. А как сил уже нет, там деда или баба Уля на помощь придут – вырвут с корнями этот вал, а ты следующий катай.
Ну вот, управились, а на вечер и баньку истопили. Как после такой работы не помыться, не попариться? Все в поту да в земле.
Первым дед сходил, а за ним уж и Катя с бабой Улей отправились. На полу травы настелили свежей, в ковше душицу запарили, чтобы на каменку плескать, на полочке мыло душистое лежит, хвойное, да шампунь с ароматным запахом, а для ополаскивания волос бабуля всегда ромашку заваривала, вот и сейчас в углу таз с отваром уж стоит. Хорошо в баньке!
Сидят Катя с бабушкой, беседуют о том о сём. Бабуля рассказов диковинных много знает, интересно с ней, чего только не поведает. Аж дух захватывает от её историй. Вот и сейчас, слово за слово, зашла у них речь о неведанном.
– Паня-то однажды в баню с Шишигой пошла, вот кака история была.
– Что за Паня, бабуль?
– Да Прасковья, вот на углу живёт, возле оврага почти, крайний дом её.
– Это зелёный?
– Он самый. Тогда ещё Паня молодая была, у нас только дети первые народились, у меня дядька твой Степан, а у Пани – Иринка. Ну и протопили раз они баню, дело зимой было, лет двадцать пять было самой Пане.
Искупала она Иринку да в дом к мужу отправила, а сама мыться пошла одна. Зимой, знамо дело, рано темнеет, и хотя время ещё не позднее было, часов семь вечера, а темно уже вовсю. И вот через двор она обратно в баню бежит, и видит – ворота отворились и Любаня заходит, соседка её ближняя.
– Ой, – говорит, – Панюшка, я тут вижу, баня у вас топлена нынче, дым из трубы шёл, так не пустишь ли меня помыться?
А Любаня та одинокая была, муж рано умер, а детей не нажили, так и жила одна. Да и к Пане бывало в баню ходила зимой, для себя одной топить зимой накладно. Паня потому без задней мысли отвечает:
– Конечно, айда, Любаня! Тем более все у нас уже помылись, я вот одна и осталась только.
– Так я с тобой и пойду тогда, чтобы вас не беспокоить, – отвечает Любанька.
– Пойдём, – Паня ей в ответ, а сама в баню заскочила, холодно во дворе-то стоять, она видишь ли в одном халатике была.
Пока воду в тазы готовила, тут и Любаня уже заходит. Разделась в предбаннике, вошла в баню. Смотрит Паня, а у Любани носки не сняты. Посмеялась, чего, мол, ты в носках мыться будешь?
– Ага, – говорит Любанька, – В носках буду, до того ноги замёрзли, пусть греются, а потом чистые надену.
Ещё и шутит, мол, зато стирать не надо, на мне и постираются заодно.
Ладно, сели, моются. Помылись, Любаня и предлагает Пане:
– Давай попарю тебя, вижу ты веник запарила.
Та не отказалась. Вот тут и началось всё.
Легла Паня на полог, а Любаня и давай её веником охаживать, сначала потихоньку-полегоньку, а потом всё сильнее да больнее. Паня ей говорит, мол, потише, больно хлещешь. А Любаня словно и не слышит, машет и машет веником. Тут страх Паню обуял, поняла она что тут неладно дело, а у самой уже круги цветные в глазах поплыли. А Любаня не прекращает, да ещё и воды плеснула на каменку, жару добавила, пар стоит кругом такой, что не видать ничего, камни в печи потрескивают.
– Перестань, – кричит Паня, – Перестань!
Сама встать хочет с полога, а Любаня не пускает, силища в ней неведомая, откуда взялась только. Сердце у Пани того и гляди выскочит из груди, и от страха, и от жары такой. А Любаня бьёт веником, а глаза блестят не по-человечьи. А и не человек это был, никакая не Любаня, а Шишига.
– Ой, бабуля, а как же Паня спаслась-то от неё?
– А муж её на крылечко покурить вышел, слышит возня какая-то в бане, а из-под двери и из всех щелей пар валит как из котла. Бросился он в баню, дверь дёрнул, а на него из бани как выскочит что-то в клубах пара, ничего не видать, на морозе пар белый становится, молочный. Выскочило что-то из двери да мимо него проскочило и скрылось.
Он в баню бегом, зовёт Паню, а та не отвечает, он наощупь только её и нашёл на полкЕ. Она еле живая была. Вынес он её на снег, по щекам хлопает, снегом растирает. А она почти не дышит уже, красная вся, будто варёная. Но потихоньку пришла в себя. Муж Паню домой отнёс а сам во двор, поглядеть что тут было. Смотрит, а от бани в сторону оврага, что у них прямо за забором начинался, следы идут какие-то. Он присмотрелся, а следы-то в виде копыт! Так то.
Потом Паня нам рассказывала как чудом жива осталась. А всё потому, что в баню без молитвы пошла. Разве так можно! Она, видать, с ребёнком поторопилась и забылась. А баня место нечистое, не освящённое. Раньше ведь в банях не зря гадали. Нечисть там живёт. А Шишига эта, она навроде жены Банника, её ещё Обдерихой кличут в народе, может знакомой или родственницей прикинуться, да и запарит до смерти.
Из предбанника
